Ребенок на передержке
Обычно мимо кабинета, где делают тест ДНК, директор омской клиники проскакивала на ходу. К 50-м годам она выполнила основную жизненную программу, вместе с мужем вырастив сына и дочь, построив дом в пригороде Омска и насажав деревьев вокруг. Должность свою воспринимала как ступеньку — планировала двигать карьеру дальше, заниматься собой, а зрелище человеческого предательства не слишком приятно: настороженные дети, хмурые родители. Однажды зацепилась взглядом за худенького мальчика.
«Мальчишка такой маленький, что глазищи практически на столе лежат, из-за которого он выглядывает. Добрые, доверчивые, видно, что все ему интересно. Загляделась, а мужчина рядом с ним — высокий, прилично одетый — вдруг взял его так брезгливо, двумя пальцами за одежду, мне прямо больно стало от этого жеста», — рассказывает омичка.
По результатам теста она позвонила в опеку и узнала, что мальчика еще 8-летним забрали от матери из полупустого деревенского дома, где даже батареи отопления были сданы в скупку металла. Почти два года он болтается между приютами. До сих пор не определен его статус — опека все еще надеется уговорить отца не отказываться от ребенка.
«Поняла, что ребенок на передержке, как собачка, не знает, что будет завтра. Почему-то представила, как открываю калитку за нашим домом, он бежит через рощицу в школу… Дом у нас большой, почему нет? Ведь это несложно и не сильно отяготит нашу жизнь. Сейчас понимаю, что это полный бред и непонимание. Но ведь, если честно, в наше время так и воспитывали: накормили, напоили, одели — все, тебя не спрашивают, иди уроки делай! Как будто дети не совсем полноценные люди, вроде Пиноккио — полуигрушка, получеловек: сделал его папа Карло и отпустил, что ему сделается, деревянному?».
Одна любовь навсегда
Мысль о мальчике за калиткой дома омичка вынашивала ровно девять месяцев: столько длился суд о лишении прав родителей Данилы. Периодически звонила в опеку, пыталась разговаривать с его отцом, чувствуя по его молчанию, что все зря — сын ему не нужен. Поняла, что надо решаться.
«Стала спрашивать в опеке: можно ли посмотреть на мальчика? Хотела понять, действительно мне нужен ребенок или это блажь? И потом, я ведь не одна. Сама-то его мельком видела, а муж только мои рассказы слышал. Дети наши, хоть и живут отдельно, тоже должны понять: сумеем ли мы сойтись вместе? А ребенок? Он же не ваза, я не могу его принести в дом и сказать: нате, это теперь наше, будет стоять здесь! Он человек, и тоже должен выбирать, подходим мы ему или нет. Причем ему выбирать сложнее — не одного человека, а целую семью, ее уклад, ее правила. А если возникнет отторжение уже с первой встречи? Отношения — это же химия», — делится Елена.
Директор детского дома, куда перевели мальчика, ее звонку не обрадовалась: «Мы не имеем права». Устав от настойчивости женщины, предложила встретиться полулегально: пока ребёнок будет проходить комиссию в больнице.
«Я мужа вперед выпихнула: давай, насматривайся. Они с ребёнком сели рядом на стульчики, и тут до меня дошло: похожи, как родные отец с сыном! Одна любовь навсегда», — смеется Елена.
Из того, что бормотал мальчик, поняли, что он не против пойти в семью. Но «напокамест». Долго разбирались почему. Оказалось, боится, что запретят общаться со старшими, уже взрослыми братом и сестрой. Решили оформить временную опеку — на три месяца. А вдруг не получится, думали они, ну вернем, покаемся, ведь ничего страшного?
Через неделю женщина повезла маленького омича на плановое, как объяснили в детдоме, обследование легких: ее единственным условием опеке было здоровье мальчика. Она не планировала кардинально менять свою жизнь, понимая, сколько сил придется вложить в больного ребенка: собиралась ведь только «калитку открыть».
У ребёнка оказался туберкулез — так же, как и у его матери. Опекунам об этом сообщить «забыли». Годичный период ремиссии, как выяснилось, сменился обострением.
Дорога к дому
Врач сказал, что надо немного полечиться. «Дней десять? — с надеждой спросила омичка. «Минимум три месяца», — ответил фтизиатр. То есть ровно период временной опеки.
«Когда сдавали его, зарыдал: только все обрел и сразу потерял. За что? Диспансер — это маленькая зона: палата, коридор, туалет, прогулки по расписанию, сотовые выдают по минутам. Книги не принимают, детская комната работает четыре часа в день, и то, если есть воспитатель, а его долго не было. Я тогда отчетливо увидела, что больных у нас считают виноватыми в болезни. Этих особенно, ведь туберкулез в основном — следствие асоциального образа жизни. Но ведь даже не их — родителей! А все равно виноваты дети — в том, что больны, в том, что ими приходится заниматься. Вы, говорят, его накажите — не забирайте на выходные. Да разве этим наказывают, тем более человека, которого уже не раз предавали? А многие, особенно детдомовские, там проводят годы: положили и забыли», — вспоминает омичка со слезами.
По очереди мотались в диспансер с гостинцами, добились разрешения забирать мальчка на выходные, чтобы учить читать: в 10 лет он плохо знал буквы. Два курса химиотерапии не помогли: на поправку он пошел только после того, как привезенный женщиной профессор поменяла курс лечения. По пятницам садился в машину, швыркал носом и, подозревая, что такое счастье — в последний раз, шептал, как заговор: «У меня еще тетка в Сургуте есть». Но вопрос о продлении опеки омички с мужем не обсуждали: просто поехали и оформили постоянную. Бросить больного ребенка — это было за гранью их понимания.
Вернулся из диспансера Данила только через полтора года, не сразу поняв, что у него есть свой дом. Елена уложила его спать на втором, гостевом этаже, в самой красивой комнате. Утром зашла проведать и обомлела: он спал, свернувшись клубочком на полу, рядом с аккуратно заправленной кроватью. Вероятно, проснувшись, испугался, что испортит красоту и его отвезут обратно.
Главный талант
Первое время мог выйти за дверь и пропасть на несколько часов, не отвечая на звонки. При этом совершенно не понимал претензий: его же не было, есть-пить не просил, значит, и волноваться не о чем. Лучшей едой мальчика казался хлеб, намазанный майонезом, супом считал горячую воду с крошеной картошкой, с опаской смотрел на фрукты. Однажды проговорился, что в прошлой жизни частенько не мог встать с дивана от голода. Когда женщина ночью подходила поправить одеяло, закрывал во сне голову обеими руками, будто ожидая удара. Проникся доверием только к щенку Мухтару, тоже «приютскому».
«Главный талант мальчка — любовь к миру, тем более когда его немного узнал. Он не озлобился, хотя не забыл. Первое время даже слово «мама» не употреблял. Потом начали проскакивать между делом, вероятно, лучшие воспоминания: по голове гладила, пирожки пекла с морковкой. Мы не бередим рану, просто тоже между делом внушаем: мама подарила тебе жизнь — спасибо ей. Я не могу ее судить. Ничего там нет, в той деревне — ни работы, ни перспектив, единственный источник знаний — телевизор с «Домом-2». И там и там люди ищут тех, за счет кого можно прожить, потому что не знают других способов».
Елена и Сергей других способов выживания, кроме работы, не знают.
«Больше всего меня поразил муж, поначалу вообще обалдевший от моей затеи. Сейчас он самый большой друг мальчика. Мастер на все руки — занимается мебельным производством. Учит его, как стать главой семьи: быть опорой, делать работу своими руками, не деля ее на свою и чужую. Они вместе «курируют» кур, чистят снег, забивают гвозди, гладят одежду. Для ребёнка очень важно, мне кажется, видеть роль мужчины и женщины в полной семье».
Мама мальчка умерла несколько месяцев назад, как сообщили из опеки. Новая семья планирует поставить на ее могиле памятник. Его старших родных брата и сестру нашла сама. Они, впрочем, не рвутся общаться, как и «тетка в Сургуте». Пока и сама омичка для мальчика — тетя. Но уже родная.
Смысл жизни
Планы женщины о карьере и «занятиями собой», конечно, рухнули. У нее теперь много новых обязанностей: выучить биологию, вкусно приготовить, свозить ребёнка в бассейн, пообщаться с его друзьями, которых полон дом.
«Когда я спрашиваю мнение друзей мальчка по каким-то проблемам, они сильно удивляются. Я вижу, что большинство родителей по-прежнему не считают детей полноценными людьми. Это большая ошибка. Старшие наши дети росли в 90-е. Я тогда не задумывалась о том, что нужно их уважать. Занималась собой, карьерой — надо было пробиваться, чтобы выжить. Были обиды, конечно, непонимание. С появлением ребёнка что-то изменилось. Может быть, дети увидели, что родители бывают разными, и мы дали им все, что могли тогда. А мы с мужем поняли, что во многом были не правы. Мальчик показал: ему нельзя указывать, врать, сюсюкать. Можно только доказывать, показывать, советоваться, помогать. Теперь мы есть. Мы все вместе — есть».
В сентябре маленький омич пошел в пятый класс средней школы. С учебой пока сложно, но женщина радуется, что сегодня он заплакал над нерешенной задачкой:
«Для него становится важной какая-то задачка! А ведь что только не пережил. Господи, слава тебе — мой Пиноккио превращается в обычного мальчика! Пусть вырастет тружеником, семьянином и добрым человеком, дети которого не окажутся в детдоме. Когда-нибудь покажем ему его бывший дом, чтобы знал отправную точку, в которую нельзя возвращаться. Дай бог нам затеряться в толпе, чтобы горести нас не увидели».
Омичка не хочет, чтобы сын был особенным. Но пока мальчишка, несмотря на маленький рост, слишком «заметен»— и в селе, и в школе «детдомовских» нет. Очень сильны стереотипы, как осторожно говорит женщина: «от таких надо держаться подальше».
«Большинство детей в детдоме, если не все, талантливы, — считает она. — Талант, как крупинки золота — не всегда видно, пока не промыть песок. Многие мне сейчас говорят, что тоже думают взять ребенка, но не делают этот безумный-безумный шаг. Живут одинокими, работают, не зная, ради чего. Чего-то боятся. Чего? Конечно, это непросто, растить детей — большая наука, еще учиться и учиться. Хочется иногда плюнуть на все, поваляться у телевизора, съездить на СПА. Но надо состирнуть рубашку к школе, повторить таблицу умножения, да и тесто подошло… Только я понимаю — это и есть смысл жизни».
Автор текста: Наталья Яковлева (Правмир).