По данным регионального Роспотребнадзора, на конец июля от укусов клещей пострадало 4 716 человека, включая 1 573 ребёнка. Этот показатель оказался в 1,3 раза выше данных за аналогичный период прошлого года.
В омских лабораториях было исследовано 99,8% насекомых, снятых с людей. Из них 1,9% оказались заражёнными вирусом клещевого энцефалита, 8,2% — боррелиями, 0,5% — возбудителями гранулоцитарного анаплазмоза человека и 0,7% — моноцитарным эрлихиозом человека.
Кроме этого, специалисты отчитались, что с начала этого года против клещевого энцефалита было привито более 46,5 тысячи человек.
Вот, собственно, те самые ежемесячно-ежегодные отчёты, которые СМИ бодро тиражируют, переписывая пресс-релизы ответственных ведомств. Но, кроме этих безликих цифр, есть ещё реальные истории, которые заставляют иначе взглянуть на эту членистоногую угрозу. Хотя бы для того, чтобы чуть внимательнее относиться к возможной встрече с ней.
Своим опытом знакомства с клещевым энцефалитом с Om1.ru поделилась омичка, которая несколько лет назад чуть не потеряла сына. Приводим её рассказ полностью.
«Почему это случилось, до сих пор остаётся загадкой. Каждое лето сын уезжал в гости к моим родителям, которые живут в маленькой деревне на севере Омской области. И к своим 13 годам, он бОльшую часть жизни провёл именно там. Да и сама я выросла в той же глуши среди деревьев и насекомых. Никаких прививок нам сроду никто не ставил. А детские воспоминания до сих пор хранят живописные образы, как родители выкручивали ниткой очередного присосавшегося к твоей шее членистоногого. Не было тогда ни страха, ни мыслей, что может случиться горе.
А горе в итоге случилось. В то злополучное лето сын как-то особенно живо интересовался темой клещей и тем, что будет, если насекомое окажется заражённым. Удовлетворяя своё любопытство, он при этом продолжал спокойно бегать с друзьями купаться и рыбачить на речку, позволяя потом родителям внимательно его осматривать. И вот в один из таких осмотров с него и сняли клеща.
Насекомое, как положено, отвезли в ближайшую лабораторию, ребёнку вкололи положенную дозу иммуноглобулина и все с волнением принялись ждать окончания 21-дневного инкубационного периода, когда инфекция могла проявить себя. Дни шли, сына ничего не беспокоило, извлечённый клещ оказался «чистым», поэтому к окончанию третьей недели все уже просто забыли об этом инциденте.
Но спустя несколько дней у ребёнка неожиданно поднялась температура. Он стал вялым, начал жаловаться на сильные головные боли и тошноту. Прибывшие врачи «скорой» поставили ему ОРВИ и, прописав жаропонижающее, оставили дома.
Лекарства не помогли. Температура при этом продолжала расти. Головные боли становились нестерпимыми, глаза начали болезненно реагировать на свет, тошнота заканчивалась рвотой. И очередное обращение к медикам уже закончилось экстренной госпитализацией в районную больницу.
Самое страшное, все это время я даже не знала, что мой сын умирает. Чувствуя личную вину за случившееся, мама до последнего не решалась рассказать мне об этом. И лишь после того, как сама услышала от районных врачей, что ребёнок может просто не пережить эти 200 км пути до Омска, позвонила мне…
Я уже с трудом вспоминаю тот разговор. Помню, как от ужаса заложило уши и стали ледяными ладони. Помню, как минуты ожидания превратились в часы кошмара и слёз. Помню толпу врачей, которые что-то делали с моим мальчиком, нервно требуя им не мешать. А он в тот момент уже никого не узнавал. Его увезли в реанимацию, оставив мне пакет с вещами и фразу, которую не дай бог никому услышать: «Мы не знаем, увидите вы его ещё живым, или нет». Его ввели в кому.
Стоит ли описывать последующие несколько дней? Думаю, нет. Всё, что позволяло жить дальше — это цепляющаяся за надежду фраза реаниматологов: «Состояние ребёнка стабильно тяжёлое». «Стабильно — это уже хорошо», — внушала себе я, высчитывая по минутам время, когда можно будет в очередной раз набрать номер реанимации, чтобы убедиться, что мой ребёнок жив.
Уже позже в разговоре с его лечащими врачами удалось узнать, что всего несколько дней назад им не удалось спасти такого же 13-летнего мальчишку, который попал в их руки в таком же состоянии. А диагноз у нас в итоге оказался страшным — клещевой менингоэнцефалит.
Как такое получилось? Всё просто (хоть и выяснилось это спустя много времени): буквально через несколько дней после укуса первого клеща сын сам снял с себя ещё одного. Говорит, тот просто по нему полз, даже укусить не успел. Но, видимо, всё же успел. Не только укусить, но и заразить смертельной инфекцией. А ребёнок при этом уже не посчитал нужным рассказать об этом взрослым.
До сих пор мурашки от этих слов. И даже не слёзы радости, а рыдание. В тот момент я поняла, что каждый подобный случай для медиков — не просто работа. Это пропущенная через себя боль, борьба или же счастье победы. Конечно, в тот момент эта победа была ещё слишком призрачной. Ребёнок оставался наполовину парализованным, без внятных перспектив по здоровью. И безусловно, мы понимали, что нам предстоит ещё долгий путь, чтобы пройти все этапы реабилитации и лечения, чтобы победить болезнь. Но главное — он был жив. Врачи спасли нашего ребёнка, хотя сами же называли это настоящим чудом.
Что легло в основу этого чуда, лично для меня так и осталось тайной. По мнению врачей, не исключено, что спасительной оказалась та доза иммуноглобулина, которую ребёнку ввели сразу после укуса первого клеща. Но я все же думаю, что дело всё в настоящем профессионализме врачей, которые, не жалея себя, вырвали сына из лап смертельной инфекции.
Чем всё это закончилось? Сегодня у сына сохранился лишь легкий тремор левой руки и редкие головные боли, которым подвержены многие из нас. Годы, проведённые в реабилитационных центрах, часы массажа, ЛФК и физиолечения, сделали своё дело. Два года ребёнок оставался на домашнем обучении. Дважды мы ещё ложились с ним в отделение неврологии. Но в целом, эта история осталась позади».