— У меня есть четкое ощущение, что совершенно уже нет никакого доверия к журналисту. Во-первых, СМИ сейчас очень серьезно покупают именно на уровне государства. Второе, есть очень много провокаций, сетевых особенно, а потому информационный повод сейчас можно сгенерировать. И третье, сейчас на первое место выходят не факты, а мнения, в том числе и на вашей радиостанции. Скажите, пожалуйста, не похоронит ли это в ближайшее время журналистику как таковую?
— Во-первых, нужно признать, что с появлением Интернета, а точнее социальных сетей, все-таки журналистика профессиональная — как профессия — начала размываться, то есть она начала хорониться, если угодно. Потому что любой блогер, любой человек, который ведет твиты как дневник или LiveJournal, является паражурналистом. Условно говоря, мы посылаем твит, что в Москве +1. Это новость. Это погода, это новость. Этот человек, с ником, неизвестным мне, petro018, является протожурналистом. Поскольку профессия размывается, то здесь надо понять, чем, грубо говоря, традиционная журналистика отличается от журналистики нетрадиционной, новой, назовем ее новой.
Первое, и самое главное. Она является неверифицированной: в традиционной журналистке и в интернет-журналистике блогеров вы своим именем, а следовательно, своей репутацией отвечаете за информацию или мнение. Если у тебя там ник такой-то, то ты не несешь никакой ответственности, но это тоже журналистика, безответственная журналистика. Значит, это факт, он уже существует, сделать с ним ничего нельзя.
— А у Вас есть границы? То есть у Вас как у Венедиктова, и у вас как у радиостанции — есть границы?
— Конечно. Они разные. Безусловно.
— А по свободе слова?
— Они разные, безусловно. Потому что я как в Интернете пользователь AV-старший могу и матом послать. Это я, индивидуально я, и в «Твиттере». А в эфире я этого не делаю.
— А в более широком смысле? По вещанию, по тому продукту, который вы делаете.
— Границы есть, но они определяются тремя кругами. Первый — это вот вопрос, который, я говорил, у каждого журналиста своя этика: что делать позорно — как мама научила, да? Второе — это устав редакции, который правила определяет. И третье — это закон РФ. Вот три круга ограничений, которые существуют. Самоограничение, уставное ограничение редакции и ограничение законом РФ.
— Мы постоянно слушаем «Эхо Москвы». И последнее время, честно говоря, устали от того, что на вашей станции идет такой подбор спикеров, которые в подавляющем большинстве ругают Путина. Вот, Путин плохой, Путин так, Путин сяк…
— Почему ваша жизнь завязана на Путине? Есть масса других тем.
— В конечном же счете это связано с руганью власти.
— Значительная часть населения начинает оппонировать власти. Естественно, радиостанция начинает отражать. Больше оппонируют — больше отражает. Я в этом не вижу ничего особенного. Москва в 2004 году голосовала за Путина, а в 2012, знаете ли, нет. Это часть людей, значительная часть людей, которая оппонирует Путину. Естественно, они должны иметь пропорциональное отражение точке зрения. Это раз.
Второе. Моя принципиальная позиция заключается в том, что профессиональное медиа должно оппонировать власти. Вообще всегда. Оппонировать — это не быть в оппозиции. И это не ругать. Любая власть принимает решения, которые будут отражаться на жизни вашей и ваших детей. Вы берете это решение, вы его исследуете, находите слабые места и о них говорите. Тут вопрос только в том: вы помогаете исправить решения или просто ругаете? Просто ругань — неинтересно.
— Судя по тому, что власть так усиленно зачищает информационный фон, она воспринимает это скорее не как помощь, а вред.
— Знаете, лекарство бывает горьким. Власть привыкла за годы благоденствия — имею в виду цены на нефть, — что все кажется сладким. Все падает с неба, все валится в руки. Надо сказать, что Путин везунчик. Правда. Сейчас же выяснилось, что он везунчик, но часть населения его разлюбила. И они стали зачищать, потому что лекарство раньше было сладким, а теперь оно горькое. А мы не привыкли горькое. Мы будем выплевывать и топтать эту несчастную таблетку ногами. От этого здоровья не прибавляется. И от этого вылечиться невозможно. Вот такой рефлекс властный. Я считаю, он неправильный.
— Как Вы считаете, сейчас правильно быть зеркалом, отражающим реальность, или таким параболическим зеркалом, которое при наведении на него луча света что-то выжигает?
— Никогда никакого зеркала не бывает. Это придумка. Значит, когда вы, человек со своей историей, со своими понятиями о добре и зле, получаете сигнал от другого человека, вы все равно его искажаете. Человек, который его посылает, — у него свои представления, свой бэкграунд, свое мнение, своя мотивация. Вы получаете сигнал — у вас свое мнение, своя мотивация. Вы субъект, вы не можете быть объективным. Не можете! Сегодня у вас болит голова — вы сигнал понимаете так, это вас раздражает. Завтра у вас отличное здоровье — вы тот же самый сигнал трансформируете абсолютно чистенько. Именно поэтому все — параболическое зеркало. И у вас главная задача — замечать, что оно параболическое, или прикидываться, что оно нормальное.
— Так или иначе Ваш образ ассоциируется с какой-то оппозиционной деятельностью?
— Нет, не тяжело, потому что я не могу ничего поменять в представлении людей. Это их ложное представление.
— Есть ощущение, что сейчас «Эхо Москвы» работает на ту аудиторию, которая так или иначе желает из России уехать? Как-то ее от себя отторгнуть, эту Россию. Те люди, которые хотят в этой стране жить, развиваться и множить ее славу и богатства, они впадают в уныние от того, что передают по радио.
— Наша ежедневная аудитория за два года выросла в Москве с 700 тысяч до миллиона. То есть, наоборот, не уехали, а все больше и больше людей в Москве. Все больше и больше людей, наоборот, слушают «Эхо Москвы». Есть, наверное, мало мазохистов, которые приходят в уныние. Наоборот, все опросы показывают, что нас слушают люди самостоятельные.
— Может быть, они хотят утвердиться в унынии? Да, понятно, что этой страны не …
— Ну утвердился — дальше что? Они уехали, а количество слушателей не уменьшается, а растет. Это вопрос к власти, которая должна для подобных людей создавать условия. Это не вопрос медиа. Вообще ничего не вопрос медиа. СМИ лишь отображают, искажают. Но то, что реально существует. Если это реально не существует, это невозможно передать. Люди же нормальные — ну про идиотов мы не говорим — они же видят, они же ходят по улицам, они ездят на машинах, они общаются с другими людьми, они читают книги, ходят в кино, телевизор смотрят и так далее.
— В каком случае вы могли бы не сказать правду?
— У нас прописан даже подобный случай — при захвате заложников.
— Если она может нанести явный вред?
— Нет, я не могу определить, я не знаю, что такое наносить вред. Вот явный вред — это вот история с заложниками, а в остальных случаях я не могу просчитать вред или пользу. Например, мы берем и публикуем историю с коррупцией министра сельского хозяйства. Мы эту информацию еще рассказывали, когда она была министром. Это мы нанесли вред сельскому хозяйству и министру? Или пользу принесли стране? А хрен его знает — чем это измеришь? Может, благодаря этому она была уволена — это польза или вред? А хрен его знает, а чем это измеришь? Чем это измеришь? Где инструменты? Дайте мне термометр или линейку — я им измерю! Не дают.
— Ваш стародавний друг, например, звонит вам и говорит: «Алексей Алексеевич, меня так мочат на вашей станции, можешь что-то сделать? Прими меры!»
— Да, могу. Могу. Приди и говори. Я тебе дам с удовольствием время эфирное. По-дружески, легко причем. Просто возьму — и дам время. И у меня другого инструмента нет. Это говорят и друзья, и не друзья, и власть. Вот мне новосибирский губернатор говорил недавно: вот, мочат… Я говорю: «Василий, вот эфир. Объяснись. Мотивируй. В этом вся история».
— У Вас есть возможность быть кем-то вне «Эха Москвы»?
— Я член советов при Министерстве обороны, при Министерстве культуры, при Московском городском суде. Я вне «Эха Москвы» еще исполняю некоторые функции, которые не всегда являются публичными.
— Вы не захотели, наверное, остаться только в этом качестве? В качестве общественного деятеля.
— Нет, конечно. Это мне не интересно.
— Журналистикой где бы Вы смогли еще заниматься?
— А я не журналист — я менеджер. На самом деле я не журналист, а организатор процесса. Это другая профессия. Нас в стране мало, я один из немногих. Меня найдут.
— Как Вы считаете, сейчас, если организовывать СМИ, предпочтительней его организовывать все-таки с иностранными корнями или?…
— Нет, нет. Ни в коем случае. Вы, наверное, понимаете, что тогда репутация будет иной. Просто репутация составляющая, если вы ее изначально сознательно делаете иной, это ваши риски.
— Вы агент иностранной разведки получаетесь?
— Ну, часть народа может так воспринимать.
— А Вы верите в темную руку Запада, которая пытается задушить молодую российскую демократию? Сейчас эта тема усиливается.
— Эта тема периодически возникает в стране, в странах вообще. Но это внутриполитические игры для укрепления своей позиции внутри, потому что снаружи все происходит ровно наоборот. Мы берем у американцев деньги для уничтожения запасов нашего химического и биологического оружия. Ну куда уж дальше-то? Чего мы об этом говорим-то? Берем, не стесняясь, сотни миллионов долларов. На эти деньги уничтожаем наше биологическое и химическое оружие. Нормально? Нормально. У нас денег нет? У нас денег нет. Или есть, но на другое.
— То есть Вы думаете, мы так по большому счету никому не нужны? Госдепу мы не нужны?
— Госдепу мы точно не нужны.
Беседовал Богдан Кульчицкий.